— Раньше все было проще…
Его голос дрогнул. Он помолчал, потом обернулся ко мне.
— Ты недавно упоминал имя какого-то артиста…
— Кош Чародей.
— Да.
— Ты его знаешь?
— Нет. Но в этих артистических псевдонимах что-то есть…
Морщины на его лице разгладились, оно перестало быть излишне напряженным и даже помолодело.
— Нужно, чтобы ты понял. Пока ты являешься частью этого мира, в имени, которое ты себе выбираешь, нет ничего банального. Оно никогда не случайно. Знаешь, как я назвал свою труппу?
— Нет.
— «Ледяные лягушки».
Заметив мой изумленный взгляд, Джордж расхохотался.
— Да, я понимаю, звучит необычно. Но мы все тогда были поэты, анархисты, интеллектуалы, мы хотели изменить мир! В общем, у нас подобралась та еще компания раздолбаев… Однако именно я придумал ей название, — прибавил отец с гордостью. — Я изучал рептилий и узнал, что ледяная лягушка — это вид земноводных, живущих в лесах Северной Америки. С наступлением зимы у них замедляется метаболизм, и они впадают в оцепенение. Они застывают до такой степени, что даже сердце у них останавливается. То есть с физиологической точки зрения можно сказать, что они умирают. В таком состоянии они на вид не отличаются от обычных камешков.
— В самом деле?
— Да. Потом, когда приходит весна, жизненные процессы в их организме начинают потихоньку возобновляться. Температура тела постепенно повышается, и вот наконец происходит чудо: сердце лягушки снова начинает биться. Это настоящее воскрешение. Я объяснил это моим друзьям и провел параллель с нами: мы путешествуем и устраиваем представления летом, на зиму как бы впадаем в спячку, а весной потихоньку просыпаемся и начинаем репетировать, перед тем как снова отправиться на гастроли…
Он приподнял над головой воображаемую шляпу.
— Позвольте представить вам, уважаемые дамы и господа: Джордж Дент и «Ледяные лягушки»! — произнес он тоном циркового конферансье. — Мы покажем вам настоящие чудеса! Гном Ариэль! Самый толстый человек на свете! Гигант Калибан и ведьма с железными клыками! Двухголовая коза и аллигаторы! Приходите взглянуть на наши чудеса!
Отец вздохнул. Все его воодушевление мгновенно испарилось.
— Все это закончилось в семидесятые, когда я попал за решетку. Сегодня немало членов нашей старой труппы мертвы, остальные живут в домах престарелых. Никто больше не интересуется цирком. Необычное не так интересует нынешних людей, как повседневное — сериалы и эти тупые ток-шоу…
Он погасил лампу. Его лицо оказалось в тени.
— Тебе пора уезжать, — сказал он. — Эдвар скоро принесет мне лекарства. А потом мне придется погасить свет — с тех пор, как вороны разодрали мою москитную сетку, насекомые слетаются сюда целыми стаями.
Снаружи усилился дождь — капли громко застучали по окнам.
— Зачем ты мне все это рассказывал? — спросил я.
— Затем, что сценическое имя артиста способно раскрыть его секреты. Он выбирает его себе, воплощая свои детские мечты, и оно вдохновляет его, помогая развивать талант, — а потом уже этот талант прославляет имя. Мы сливаемся со сценическим именем в одно целое — мы становимся им, и оно становится нами. Артист может умереть, но слава его имени — добрая или дурная — не умрет никогда.
Он коротко и сухо рассмеялся — от этого смеха у меня по спине пробежал холодок. Потом выключил другую лампу.
— Люди воображают, что после смерти все исчезает. Мешок с костями закапывают в яму — и делу конец. Но в один прекрасный день этот мешок вдруг начинает шевелиться, и то, что было, как нам казалось, безвозвратно погребено, возвращается и начинает преследовать нас. Как у Шекспира в «Буре»: «Ад опустел, и демоны все здесь…»
Он потушил последнюю лампу. Слабый огонек дрогнул и потух. Теперь я мог различать лишь силуэт отца. Белки глаз — два единственных светлых блика на его лице, — казалось, смотрят на меня прямо из могилы.
— Они возвращаются, — прошептал он. — Они возвращаются всегда. Как эти бури… Люди в это не верят, но ты уж поверь мне на слово. Я чувствую, как что-то приближается. Что-то очень страшное. — Его рука вынырнула из тени и сжала мое запястье. — Будь к этому готов.
Мы с Конни выехали из городка, не обменявшись ни словом. Я жал на газ, подгоняемый каким-то непонятным глубинным побуждением. Как только мы пересекли официальную границу Эверглейд-сити, проливной дождь, словно по волшебству, сменился мелкими капельками, которые вскоре рассеялись. Тучи остались позади — мы выскользнули из-под них, словно из-под темного занавеса.
У меня появилось ощущение, что я только теперь снова смогу дышать полной грудью.
— Как прошла ваша встреча с отцом? — спросила Конни.
— Он шарахнул меня электрошокером.
— Вы что, шутите?
— У меня осталась отметина на груди.
— Но из-за чего?!
— Он решил, что я хочу на него напасть. Некоторые люди с возрастом становятся подозрительными, вплоть до паранойи. Фронтальный синдром, старческое слабоумие…
— Но он не производит впечатления человека, пораженного старческим слабоумием.
— Еще бы! Мне кажется, он просто вешал мне лапшу на уши.
— Вот это больше похоже на правду.
Мы оказались у знакомого перекрестка с бензоколонкой. Я остановил машину и повернулся к Конни:
— Подождите-ка… А вас что заставило так подумать?
— «Четыре стены Рэйфорда», песня «Линьярд Скиньярд».
— Песня рок-группы?
— Да. Ваш отец сказал, что слышал ее в тюрьме.